(1)Когда поздней ночью он звонил у своих дверей, первым звуком после колокольчика был звонкий собачий лай. (2)Владимир Михайлович входил, раздевался в темноте и шёл в свою комнату. (3)3а ним, стуча когтями по вощёному полу, шла собака и вспрыгивала на кровать. (4)Когда свет лампы наполнял комнату, взор Владимира Михайловича встречал упорный взгляд чёрных глаз собаки. (5)Они говорили: приди же, приласкай меня. (6)И, чтобы сделать это желание более понятным, собака вытягивала передние лапы, клала на них боком голову, а зад её потешно поднимался, и хвост вертелся, как ручка у шарманки.
— (7)Друг ты мой единственный! — говорил Владимир Михайлович и гладил чёрную блестящую шерсть. (8)Точно от полноты чувства, собака опрокидывалась на спину, скалила белые зубы и легонько ворчала, радостная и возбуждённая. (9)А он вздыхал, ласкал её и думал, что нет больше на свете никого, кто любил бы его.
(10)Если Владимир Михайлович возвращался рано и не уставал от работы, он садился писать, и тогда собака укладывалась комочком где-нибудь на стуле возле него. (11)И когда, взволнованный процессом творчества, он ходил по комнате, она следила за ним беспокойным взглядом и сильнее виляла хвостом.
— (12)Будем мы с тобой знамениты, Васюк? — спрашивал он собаку, и та утвердительно махала хвостом.
— (13)Будем тогда печёнку есть, ладно?
(14)«Ладно», — отвечала собака и сладко потягивалась: она любила печёнку.
(15)3а стеной, в кухне, стучала тётка. (16)Владимир Михайлович молчал, смотрел на потолок и думал, что он сжигает свою жизнь и никогда у него не будет ни славы, ни счастья. (17)Он сознавал себя ничтожным, и слабым, и одиноким до ужаса. (18)Дрожащей рукой он хватался за холодный лоб. (19)А когда он опускал руку, она падала на другой лоб, шерстистый и гладкий, и затуманенный слезой взгляд встречал чёрные, ласковые глаза собаки, и ухо ловило её тихие вздохи. (20)И он шептал, тронутый, утешенный:
— (21)Друг, друг мой единственный!..
(22)И наконец она пришла, эта неуловимая слава, и наполнила светом и жизнью пустую квартиру. (23)Призрак одиночества исчез, и замолк тихий шёпот. (24)Радовалась и собака. (25)Ещё звонче стал её лай при поздних встречах, когда он, её единственный друг, приходил добрый, весёлый, смеющийся, и она сама научилась смеяться; верхняя губа её приподнималась, обнажая белые зубы, и потешными складками морщился нос.
(26)А по ночам, когда Владимир Михайлович работал и только дребезжание стёкол от уличной езды нарушало тишину, собака чутко дремала возле него и пробуждалась при малейшем его движении.
— (27)Что, брат, печёнки хочешь? — спрашивал он.
(28)«Хочу», — утвердительно вилял хвостом Васюк.
— (29)Ну погоди, куплю. (30)Что, хочешь, чтобы приласкал? (31)Некогда, брат, некогда. (32)Спи.
(33)Однажды вечером, когда Владимир Михайлович пришёл домой, Васюк не явился встречать его, и тётка сказала, что собака больна. (34)Нос её был сухой и горячий, и глаза помутнели. (35)Она пошевелила хвостом и печально посмотрела на друга.
— (36)Что, мальчик, болен? (37)Бедный ты мой!
(38)«Надо бы к ветеринару отвезти, а мне завтра некогда. (39)Ну, да так пройдёт», — думал Владимир Михайлович и забыл о собаке, мечтая о том счастье, какое может дать ему красивая девушка. (40)С утра собаке стало худо.
— (41)Что, брат, плохо дело? (42)Ну, погоди, выздоровеешь, печёнки куплю. (43)Подъезжая вечером к дому, Владимир Михайлович вспомнил о Васюке.
и грудь его заныла от тёмного предчувствия.
— (44)Ну, что Васюк?
— (45)Околел. (46)Через час после твоего ухода.
(47)С тех пор прошло много времени. (48)Слава ушла от Владимира Михайловича, и опустилось на него мёртвое, тяжёлое забвение.
(49)Проходили ночи и дни, а он лежал на своей кровати, смотрел в знакомое пятнышко на потолке и шептал:
— (50)Друг, друг мой единственный...
(51)И бессильно падала на пустое место дрожащая рука.
(По Л.H. Андрееву)